В рабочем кабинете, так же как и в остальных комнатах, быломало мебели; каждая вещь годами стояла на отведенном ей месте, не сдвигаясь нина дюйм. В углу помещался перегонный куб. В маленьком камине горел уголь –Фауст топил очаг днем и ночью, летом и зимой, ибо все время страдал от озноба.В комнате было высокое готическое окно, но плотные шторы как правило были низкоопущены, и дневной свет почти не проникал в комнату – глаза Фауста привыкли кполумраку, к неяркому, мерцающему свету очага и золотистым огонькамсвечей, – около дюжины длинных восковых свечек сутки напролет оплывали воловянных подсвечниках. Это были высокие белые свечи – роскошь, по тем временамнедоступная большинству краковчан. Несколько состоятельных горожан снабжалиФауста этими прекрасными ароматизированными свечами – в их белый воск былидобавлены мирра и травяные бальзамы, а также редкостные и баснословно дорогиерастительные эссенции, извлеченные из самых прекрасных и душистых весеннихцветов. Их благоухание порой заглушало удушливые запахи паров ртути и других металлов,смешанные с едкой вонью разнообразных специй дьявольской кухни алхимика,наполнявшей рабочий кабинет.

Фауст мерил шагами свой рабочий кабинет – десять шагов водну сторону, к стене, на которой висел портрет Агриппы, и десять шагов вдругую, к комоду, где стоял мраморный бюст Виргилия. Шелковая серая мантия,какие обычно носили преподаватели университета, путалась меж тощих, длинных ногФауста; огоньки свечей трепетали от легкого дуновения воздуха, когда онпроходил мимо. Фауст разговаривал сам с собой – он уже давно приобрел этупривычку, характерную для замкнутых и одиноких людей, особенно для ученых.

– Просвещенье! Мудрость! Знание! Музыка небесных сфер!Проникновение во все тайны бытия – от глубин самых далеких морей до высочайшихгорных вершин! Возможность с уверенностью сказать, что кушает на завтраккитайский император и что шепчет своей любовнице король франков во тьмебесконечной ночи, во мраке Ада! Прекрасно! Но лично для меня какая от этогопольза?

Казалось, слепые глаза мраморного бюста пристально следят закаждым движением ученого, расхаживающего взад-вперед по комнате; возможно,легкое трепетанье пламени свечей и чуть колышущиеся тени были причиной того,что каменное лицо ожило, брови слегка приподнялись, а бескровные, тонкие губыримлянина приоткрылись от удивления: сегодняшняя лекция была совсем не похожана предыдущие речи, которые старому магу приходилось терпеливо выслушивать отдоктора Фауста.

– О, да, – продолжал Фауст, – я знаю все это,и даже кое-что сверх того, – он рассмеялся не без сарказма. – Я могууловить гармонию божественных сфер, о которых знал Пифагор. Я вычислилкоординаты той самой неподвижной точки, о которой говорил Архимед, похваляясь,что сможет перевернуть земной шар. Я знаю, что с помощью могучих сверхъестественныхсил, повинующихся лишь посвященным, я сам могу стать рычагом, переворачивающимземлю. Всю свою жизнь я провел над книгами, изучая тайные науки. И к чему же вконце концов меня привели бессонные ночи, бесконечные часы, проведенные надтворениями известнейших мастеров древности, великих магов? То, что написано вэтих книгах, суть пустая болтовня о сверхъестественном или нелепые выдумки изаблуждения. В конце концов я обнаружил, что, несмотря на все свои знания, я немогу избавиться даже от простого расстройства желудка или от лихорадки, котораямучает меня по утрам. Любой деревенский пастух, валяющийся со своей подружкой встогу сена, во сто крат счастливей меня, ибо уж он-то не страдает от диспепсиии, конечно, не портит себе кровь, пытаясь разгадать неразрешимые загадки. О,да, я снискал себе славу среди почтенных горожан и среди тех, которые именуютсебя мудрецами. Имя мое известно не только на моей родине, но и за еепределами. Чешский король увенчал мое чело золотым венком, провозгласив меняодним из величайших людей эпохи. Король французский, этот блистательный щегольс венцом Хлодвига на гордых кудрях, заискивал предо мной, добиваясь моейблагосклонности. Однако, к чему все эти почести? Они не могут разогнать моюхандру и излечить болезни. Чего я достиг, стремясь охватить необъятную сферузнаний своим земным, а следовательно, ограниченным, умом? И зачем нужны мне моизнания, если все чаще по утрам меня мучает озноб, черты лица заостряются, ажизненные силы покидают мое тело, которое – увы! – в назначенный срокпредадут земле?

За дверью раздался шум. Фауст, увлеченный спором с самимсобой, не обратил на это никакого внимания.

– Эта безумная погоня за знаниями хороша, когда тебенет еще тридцати и о смертном своем уделе ты имеешь лишь самые общие представления.В юности я грезил о нераскрытых тайнах. Я мечтал постичь высшую, божественнуюпремудрость, известную лишь гордым духам и ангелам, чтобы утолить ею ненасытныйголод своего сердца. Немало воды утекло с тех пор, и в волосах у меняприбавилась не одна седая прядь. И что я вижу, оглядываясь на свой долгий,нелегкий путь? Я стою у того самого порога, с которого сошел, и все та жестарая исхоженная дорога виднеется сквозь туман, хотя башмаки мои изрядностоптались. Все тот же сердечный голод мучает меня – он не утолен, но,напротив, возрос тысячекратно.

И что за радость получаю я, гоняясь за призраком, заускользающей тенью Истины? Увы, рассуждая здраво, я говорю: чего бы только неотдал я за то, чтобы вновь обрести здоровый цвет лица, молодую силу и бодростьдуха! Я сижу в своей каморке и питаюсь жидкой овсяной кашей – единственнойпищей, которую принимает мой испорченный желудок, – в то время как жизнькипит за окнами моей мрачной кельи; купцы и ремесленники, горожане и сельскийлюд – все очертя голову бросаются в ее безумный вихрь, и каждый спешит взять отнее как можно больше! И что мне делать с мертвым грузом моих знаний, которые янакопил за десятилетия упорного труда, роясь в древних рукописях, словно жук внавозной куче? Неужели я потратил свои лучшие годы на то, чтобы в конце концовзаменить собою огромный книжный шкаф с пыльными фолиантами? И это моя конечнаяцель? И это все, чего я достиг? Если цена пустого, вздорного старого хлама –моя жизнь, то до чего же убогим и жалким должно показаться мое существованиетому, кто посмотрит на него со стороны! Не лучше ли сразу покончить с собой?Вот этим тонким и острым кинжалом…

И Фауст взял в руки изящный стилет – подарок друга, ученикавеликого Николя Фламеля, ныне покоящегося на парижском кладбище при церквиСен-Жак-ля-Бушери. Поднеся кинжал поближе к огню, он долго любовался игройсвета на холодной и ясной стали. Пристально глядя на клинок, он задумчивопроизнес: